Кноп Лев Герасимович

Купец 1-й гильдии, основатель торгового дома Кнопов, учредитель и директор-распорядитель Кренгольмской мануфактуры, совладелец Измайловской хлопчатобумажной прядильно-ткацкой фабрики.

Лев Герасимович (Людвиг Иоганн) Кноп, барон, главный учредитель и директор-распорядитель Кренгольмской мануфактуры. Благодаря его постоянной заботе, знаниям и талантливой инициативе по постепенному расширению фабрик, обеспечению их выгодным приобретением сырья и постоянным сбытом изделии, Кренгольмская мануфактура построилась, развивалась, совершенствовалась и стала одним из перворазрядных очагов мировой хлопчатобумажной промышленности. Барону Л. Г. Кнопу рабочие мануфактуры обязаны устройством школы, больниц, яслей, фабричной аптеки, обеспечением постоянной бесплатной врачебной помощи и т. п.

Пайщик всея Руси

По меркам российского бизнеса конца позапрошлого — начала прошлого веков обрусевший немец Людвиг Кноп представлял собой явление уникальное. Он держал под полным или частичным контролем более сотни компаний в текстильной отрасли, не будучи единоличным собственником ни одной из них! Про него даже сочинили пословицу: «Где церковь — там поп, где фабрика — там Кноп».
Текст: Владимир Гаков

А если серьезно, то именно Кнопу Россия обязана своей первой промышленной революцией. Предприимчивый немец построил свой бизнес на диковинных для тогдашней России трех китах — посредничестве, инвестициях, технической модернизации. Людвиг Кноп был совладельцем и пайщиком буквально всего на текстильном рынке. Он «наводил мосты», вкладывал деньги, приобретал крупные пакеты акций и оснащал текстильные мануфактуры передовой импортной техникой, превратив их из мелких кустарных производств в настоящий локомотив российской индустрии.

Бременские коммерсанты

Родиной текстильного магната был старинный торговый город Бремен. Там, в многодетной семье небогатого коммерсанта Герхарда Кнопфа (именно так по-немецки звучала фамилия будущего модернизатора российской промышленности) 3 августа 1821 года родился сын, которому словоохотливые родители не пожалели имен, назвав Людвигом Густавом Иоганном. Отец видел в сыне продолжателя семейного дела и с этой целью определил его в местное коммерческое училище. Получив диплом, Людвиг Кнопф отправился в Англию, где поступил на работу в крупную манчестерскую текстильную фирму De Jersey & Co. В крупнейшем на то время центре бумагопрядения — Рочдейле — юный Кнопф за год овладел азами текстильного производства и торговли хлопком. Его старания были замечены начальством, и в 1839 году подающий надежды коммерсант, только что отпраздновавший свое 18-летие, очутился в далекой загадочной России — в должности помощника московского представителя De Jersey & Co.

К началу позапрошлого века отечественное текстильное производство оставалось, по сути, мелкокустарным, не претендуя на статус «промышленного». В огромной Российской империи имелось всего девять частных прядильных заводов и одна государственная Александровская мануфактура, державшая более половины рынка. Можно добавить, что объем импорта хлопковой нити превышал объем «родной», произведенной в России, более чем на порядок (420 тыс. и 37 тыс. пудов соответственно), а техническая отсталость большинства мануфактур и неразвитая система кредитования не обещали никаких перспектив и в обозримом будущем.

Но в 1822 году правительство неожиданно озаботилось судьбой «отечественного товаропроизводителя», введя высокие налоги на импорт готовой одежды. Дела российских текстильщиков пошли в гору, но им по-прежнему не хватало импортного сырья и, главное, — современных импортных станков, а также кредитов на приобретение того и другого. Нужны были хваткие и в совершенстве знающие оба рынка — российский и европейский — посредники, первым и главным из которых стал для отечественного текстильного бизнеса как раз молодой сотрудник московского отделения De Jersey & Co.

Западный, в частности передовой английский, рынок Людвиг Кнопф к тому времени знал в совершенстве. Чтобы стать «своим» на загадочном и поистине необъятном российском, нужно было многое изучить и понять. И предприимчивый «аглицкий немец» со свойственной обеим нациям педантичностью принялся за дело. Благо его шеф откровенно тяготился обязанностью заводить широкие знакомства с купечеством «варварской Московии», а потому с легким сердцем поручил «рулить» всеми делами в Первопрестольной своему энергичному заму. И тот не подкачал — в рекордные сроки выучил русский язык, а затем, набрав вес в московских деловых кругах и сколотив немалый капитал, сменил подданство и вероисповедание. А чуть позже — и «чужеродные» имя с фамилией, именуясь теперь не иначе как Львом Герасимовичем Кнопом. Правда, до этого еще много чего произошло.

роцесс врастания в чужую бизнес-культуру тогда еще Людвиг Кнопф начал с вещей на первый взгляд мелких, бытовых. Но не немцу было объяснять, как важны подобные мелочи для общемирового «орднунга». Быстро раскусив, что в патриархальной московской купеческой среде ни одна сделка не проходит, минуя трактир или выезд за город к цыганам, немецкий коммерсант прежде всего научился есть и пить. Как положено, по-русски! От природы любезный и коммуникабельный, он умудрялся перепивать даже поднаторевших московских купцов, что не могло не способствовать росту авторитета «залетного» коммерсанта. Немчура, конечно: фамилию без штофа водки не выговоришь, но зато парень свой в доску!

Что русскому похмелье, то немцу — пшик

И полтора века назад дела в России делались главным образом за бутылкой («Не обмоешь — не обманешь!»). Разница только в количестве. У Гиляровского можно прочитать, как в середине позапрошлого века московское купечество под водительством самого городского головы Михаила Леонтьевича Королева имело обыкновение обмывать любую сделку в винном погребе Богатырева на Карунинской площади, что у Биржи. Пользуясь правом «тамады», городской голова снимал свой цилиндр и ставил его на стол вместо ведра. Затем пили шампанское — до тех пор, пока пробки от бутылок незаполняли головной(во всех смыслах) убор доверху. После чего удовлетворенно расходились: день был прожит не зря. Так вот «залетный немец» Кнопф-Кноп, который, правда, предпочитал «делать дела» в другом заведении — трактире в доме Бауэра не Лубянской площади, в отличие от «местных», поутру появлялся в своей конторе с такой же ясной головой, что и «до того». И никакого рассола!

Одного умения «хорошо посидеть» в компании было мало: ясная голова (ясная даже «после вчерашнего») тоже дорогого стоила. А с головой у Людвига Кнопфа было все в порядке. Во-первых, он был прирожденным переговорщиком — мало кому удавалось так ловко приводить партнеров к подписанию контракта при наличии, казалось бы, абсолютно неразрешимых противоречий. Во-вторых, судя по свидетельствам современников — даже тех из них, кто с неодобрением следил за тем, как «всякая немчура» прибирает к рукам отечественные фабрики и банки, — честное слово для немца было не пустым звуком. Он действительно дорожил своей репутацией и никогда не подводил партнеров, чем заслужил уважение даже в среде московского купечества, где было принято, с одной стороны, кичиться своим «купецким словом» (которое «верное»), а с другой — следовать проверенному национальному ноу-хау: «не обманешь — не объедешь».

Было у Кнопа еще и третье качество, в московской деловой среде также диковинное и непривычное. Даже став очень богатым человеком и получив чин статского советника вкупе с баронским титулом, Людвиг (Лев Герасимович) Кноп, верный принципам «протестантской этики», заложенной еще отцом-лютеранином, никогда не сорил деньгами и не смотрел на менее успешных коллег сверху вниз, неизменно сохраняя со всеми без исключения ровные деловые отношения.

Немец на русском Морозове

В начале 1840-х Кнопф основал в Москве собственный торговый дом, занимавшийся поначалу исключительно торговлей хлопком. В 1845-м он женился на семнадцатилетней Луизе Иоганне Хойер — из «своих» же (она была дочерью такого же коммерсанта из остзейских немцев). Супруги поселились на Лубянке, в доме купца Варгина, там же родились сыновья Андреас и Теодор, ставшие, соответственно, Андреем и Федором и после смерти отца продолжившие его дело.

Судьбу Кнопфа резко изменило знакомство с московским текстильным магнатом — основателем знаменитой династии Саввой Васильевичем Морозовым (не путать с более известным Саввой Тимофеевичем — меценатом МХАТ, другом Горького, спонсором российских революционеров). Бывший крепостной, так и не выучившийся как следует грамоте, Савва Морозов успел разбогатеть и был одержим идеей оснастить свою первую ткацкую мануфактуру в селе Никольском — будущую знаменитую Никольскую — новейшей техникой. И не абы какими машинами и станками, а самыми лучшими — «аглицкой работы».

Затея была тем более дерзкой, что Великобритания, к тому времени считавшаяся не только «владычицей морей», но и хлопкового рынка, не спешила делиться текстильным оборудованием с другими странами. И даже после снятия в начале 1840-х годов запрета на экспорт подобной техники еще долгое время сохраняла монополию на производство прядильных машин и ткацких станков. Что неизбежным образом сказывалось на ценах: закупать оборудование у прижимистых англичан в России могли не многие. Ситуация осложнялась тем, что английские коммерсанты предпочитали оплату наличными и не торопились выдавать потенциальным конкурентам кредиты, тем более «длинные». А у российских купцов, направлявших весь капитал в оборот, свободных денег обычно не водилось.

Но все эти проблемы с блеском решил удачно подвернувшийся под руку Морозову «аглицкий немец» Кнопф. Он взялся поставить на фабрику в Никольском все необходимое и с этой целью отправился в Манчестер, где успел осесть и обзавестись нужными связями младший брат Юлиус. Братья Кнопфы смогли уломать англичан, «выбив» у них поставку новейшего оборудования и открытие кредитной линии для Морозова. Более того, Людвиг Кнопф сумел завербовать для морозовской фабрики английских специалистов, которые первое время обслуживали невиданную в России технику.

Заработавшая в 1847 году Никольская мануфактура быстро стала крупнейшей и самой технически оснащенной в России бумагопрядильной фабрикой, и ее владелец легко вернул полученные кредиты. Сам же Людвиг Кнопф, заработав на сделке солидные барыши, одновременно нашел дело всей жизни — отныне он занимался тем, что договаривался с зарубежными производителями техники, поставлял на российские мануфактуры иностранных «спецов», выбивал кредиты и инвестировал в оснащенные им же предприятия путем покупки крупных пакетов акций.

После явного и быстрого успеха с Никольской мануфактурой фронт работ для Кнопфа расширился необычайно. Сразу же последовал аналогичный заказ от представителя еще одной текстильной династии — Барановых, затем в очередь на получение импортной техники выстроились другие крупные подмосковные мануфактуры — Реутовская, Гусевская… И за считанные годы один-единственный человек — Людвиг Кнопф — смог осуществить техническую модернизацию почти всей текстильной (главным образом хлопчатобумажной) промышленности, традиционно развивавшейся в московском регионе. Со временем сам Кнопф стал практически монополистом по поставке в Российскую империю английских станков.

Мануфактура под ключ — и «на доверии»

И не только станков — Людвиг Кнопф, к тому времени ставший уже окончательно Кнопом, вероятно, первым в России освоил новшество под названием «сдача под ключ». Он подряжался строить новые предприятия, сам же инвестировал в них, выбивал кредиты, оснащал новейшим импортным оборудованием, занимался его транспортировкой и сам же обеспечивал то, что сегодня назвали бы «послепродажным сервисом», — в основном за счет выписки английских мастеров-монтажников. Известный российский экономист и историк Михаил Туган-Барановский позже писал о них: «Англичане, которых выписывал Кноп, сыграли роль шведов, которые учили русское войско победам».

Поскольку дело было поставлено на поток и организовано педантичным и расчетливым немцем, настоящих конкурентов, способных организовать и оснастить текстильные предприятия столь же качественно, быстро и дешево, у Кнопа не было.

Начав с ткацкого производства, предприимчивый немец впоследствии охватил своим вниманием и другие фабрики схожего профиля — прядильные, красильные, набивные. Со временем не только в Московской губернии, но и во всем Центральном промышленном районе практически не осталось фабрик, на которых не работали бы машины, поставленные Кнопом, и выписанные им иностранные специалисты. А те предприятия, что отказывались от услуг Кнопа, быстро прогорали.

Широкоформатное полотно

Возглавляемый братьями Кнопами торговый дом владел большей частью акций четырех крупнейших мануфактур — Кренгольмской, Высоковской, Вознесенской и Екатерингофской. Совместно с другими магнатами — тем же Николаем Второвым, еще одним «совладельцем всего и вся» на российском рынке, — Кнопы контролировали крупнейшую московскую Даниловскую мануфактуру, товарищество мануфактур Н. Н. Коншина и сыновей, товарищество мануфактур А. Гюбнера, а через них — первый российский экспортно-импортный синдикат, называемый товариществом внутренней и вывозной торговли. Кнопы были также крупными пайщиками и кредиторами десятков других компаний: товарищества «Э. Циндель», товарищества Богородско-Глуховской мануфактуры (принадлежавшей еще одной ветви Морозовых), товарищества Барановых, товарищества А. Каретниковой, Каспийской и Садковской мануфактур. Братья владели крупным пакетом акций Охтинской и Переяславской мануфактур, входили в правления московских банков и каменноугольных копей Р. Гилля.

Оригинальной была и разработанная Кнопом схема финансирования предприятий, постепенно переходивших в собственность поставщика, пусть и неполную. За свои услуги Кноп не брал наличных, требуя увеличения основного капитала и выпуска новых паев (акций), которые и принимал в качестве оплаты. Причем часто акционером становился не сам Людвиг Кноп, а его доверенные лица, входившие в правление различных товариществ.

Российские партнеры, среди которых кроме Морозовых были не менее мощные семейные кланы (например, Хлудовых и Гарелиных), как правило, не возражали против такой «доброжелательной опеки» (термин самого Кнопа) — деловая репутация у немца была отличная во всех смыслах. Тщательно изучив нового потенциального клиента, Людвиг Кноп не заключал с ним контракта на бумаге — достаточно было честного слова. Это не могло не располагать к Кнопу московских купцов, хотя практичный немец давал свое слово только после скрупулезного изучения соответствующего «досье» будущего клиента. Кроме того, он никогда не вмешивался без нужды в дела своих клиентов, а в отдельных случаях и сам кредитовал их.

Эта схема позволила Кнопу стать подлинным хозяином, совладельцем или крупным акционером более сотни текстильных мануфактур (в ряде источников приводится число 122), среди которых были почти все ведущие предприятия Российской империи — такие, к примеру, как Даниловская, Екатерингофская или Вознесенская мануфактуры. Большинство их располагалось в Московской губернии, но со временем Людвиг Кноп протоптал дорожку и во Владимир — старинный центр русского ткачества, и даже за рубежи Империи. Он обзавелся собственными хлопковыми плантациями в Туркестане, открыл конторы на других континентах — в Бомбее и Новом Орлеане. Кстати, во время Гражданской войны в Америке и вызванного ею краха мирового хлопкового рынка, вероятно, единственным, кто не пострадал, был Людвиг Кноп — благодаря своей типично немецкой предусмотрительности и вовремя принятым превентивным мерам.

Любопытно, что и британские заводы, производившие необходимую технику, тоже попали в полную или частичную зависимость от Кнопа и контролируемого им российского текстильного рынка! Так, до конца 1850-х годов ряд британских предприятий, включая заводы ведущей компании Platt Brothers, производили ткацкие станки исключительно на экспорт — российский, «кноповский». Только за один 1861 год Людвиг Кноп поставил российским мануфактурам оборудования без малого на 8 млн рублей.

Хлопковый Барон

Благодаря Кнопу российские текстильные компании не только встали на ноги, но и начали планомерную осаду внешних рынков Европы и Азии. Сам же «пайщик и модернизатор всея текстильной Руси» вынашивал еще более грандиозные планы — создание собственного текстильного производства. Причем крупнейшего в Старом Свете!

С этой целью в 1856 году он приобрел в собственность остров Кренгольм поблизости Нарвы, принадлежавший местному купеческому клану Сутгофов. Главным, что привлекло покупателя, было наличие двух мощных водопадов (фактически дармовой источник энергии) и географическая близость Финского залива (иначе говоря, решение логистической задачи). Между прочим, выгодное расположение Кренгольма с его водопадами будоражило воображение еще Петра I, но владельцы острова рассматривали остров лишь как собственную дачу, ограничив его промышленное освоение всего двумя лесопилками. Кнопа, разумеется, такое «разбазаривание» природных богатств не устраивало, и новый владелец Кренгольма, засучив рукава, принялся за дело со свойственной ему одному энергией.

В результате не прошло и года, как в торжественной обстановке был заложен первый камень будущей мануфактуры. Ее владельцы — главные акционеры созданного Кнопом товарищества Кренгольмской мануфактуры (кроме самого основателя, занявшего пост директора-распорядителя, крупнейшими акционерами компании значились богатейшие люди России: купцы братья Хлудовы и Козьма Солдатенков, а также иностранцы Ричард Барлов, Эрнст Кольбе и другие) — не скрывали, что строят самую большую хлопкопрядильную фабрику. Если не в мире, то в Европе — точно!

Спустя год на фабрике была получена первая пряжа, а еще через полгода — первый миткаль (суровая тонкая хлопчатобумажная ткань). И уже в 1861 году Кренгольмская мануфактура получила право изображения на своей продукции государственного герба. До конца столетия главное детище Людвига Кнопа успело собрать солидную коллекцию трофеев на российских и международных выставках, включая Гран-при на Парижской всемирной выставке 1900 года.

Мировое лидерство Кренгольмской мануфактуры в техническом оснащении и в том, что мы сегодня назвали бы менеджментом, с плохо скрываемым раздражением признали даже на родине промышленной революции — в Англии. Русские газеты охотно цитировали чопорную и не склонную к излишним комплиментам лондонскую The Times: «Кренгольмская мануфактура в Нарве многими считается лучшим в мире по организации предприятием, не исключая тех, которые находятся в Ланкашире. Эта мануфактура обладает руководящим персоналом, состоящим из 30 англичан, госпиталем, который стоит 2 млн франков. Там имеются более двух миллионов веретен и 4000 ткацких станков, рабочий городок с населением более 3 000 человек. Все это выстроено и управляется по современным принципам».

В рабочем городке, упомянутом английской газетой, все также было самым передовым — по меркам тогдашней «социалки». На фоне еще «дикого» российского капитализма с его потогонной системой и работой по принципу «плати рабочим как можно меньше и выжимай из них как можно больше» Кренгольмская мануфактура выглядела настоящей утопией. Для рабочих были выстроены школы, училища, больницы, церкви, а само предприятие с разросшимся вокруг него городком было спроектировано как единый градостроительный ансамбль, для чего Кноп с партнерами привлекли лучших российских и зарубежных архитекторов.

Хотя и эти беспрецедентные в российском бизнесе меры «социальной поддержки» не оградили фабрику от рабочих волнений. Первая стачка в 1872 году, хотя и не содержала политических требований — одни экономические, все равно вошла в отечественную историю как первая крупная забастовка на территории Российской империи.

После того как заработала Кренгольмская мануфактура, положение Людвига Кнопа, как фактического монополиста на российском текстильном рынке, еще более упрочилось. К концу позапрошлого века престарелый магнат, задолго до того перевезший семью в родной Бремен и в 1877-м (к четвертьвековому юбилею фирмы) удостоенный баронского титула, трижды в год прибывал в Москву, чтобы лично устанавливать цены на хлопок и пряжу для всей России — и это не преувеличение. Всем остальным игрокам на текстильном рынке после этого оставалось только «подписаться» под данной ценой.

Сшито на крепкую нитку

Сын обычного немецкого бюргера Людвиг Густав Иоганн Кнопф, ставший российским подданным Львом Герасимовичем Кнопом — бароном, действительным статским советником, совладельцем более сотни компаний, занятых в текстильной отрасли и прочая, — умер в августе 1894 года. Своим двум сыновьям, Андрею и Федору, он оставил в наследство одно из крупнейших состояний Российской империи (по косвенным подсчетам, достигавшее 100 млн рублей) и огромное хозяйство, состоявшее из девяти крупных фабрик, трех компаний по импорту египетского хлопка, страхового общества и угольной шахты. Вся эта обширная торгово-промышленная империя контролировалась торговым домом «Л. Кноп», основанным в последний год жизни текстильного магната. Формально учредителями стали оба брата вместе с другими акционерами.

К началу ХХ века Андрей Львович и Федор Львович Кнопы (оба также действительные статские советники и бароны) по почину отца входили в правление десятка компаний и владели паями еще в пятнадцати, включая несколько крупных банков. Тем не менее на детях гения природа, подтверждая известную поговорку, отдохнула и на этот раз. Братья Кнопы занимали видное положение в московской, говоря современными словами, бизнес-элите и российской политике (оба были «октябристами» — оказывали финансовую поддержку праволиберальной партии «Союз 17 октября»), но умножить отцовское наследие не смогли. Напротив, даже несмотря на поддержку старого партнера отца — Николая Второва, оба младших Кнопа умудрились за десяток лет с небольшим впятеро уменьшить семейное состояние: к 1913 году оно, также по косвенным оценкам, не превышало 20 млн рублей.

Вообще к началу Первой мировой войны в России началась невиданная концентрация производства и капитала, в большей мере затронувшая как раз текстильную промышленность. Влияние Кнопов улетучивалось как дым: их представители вышли из правления морозовского товарищества Богородско-Глуховской мануфактуры, а также из состава руководства трех крупнейших московских компаний — товарищества мануфактур А. Гюбнера, товарищества мануфактур Н. Н. Коншина сыновей и товарищества Даниловской мануфактуры.

А с началом войны Кнопам припомнили, что они — немцы, дела их пришли в запустение, а после 1917 года оба брата эмигрировали из России. Все их предприятия были национализированы и продолжали работу — уже на новую власть. Этой участи избежала только Кренгольмская мануфактура, отошедшая к получившей независимость Эстонии. Потом был кратковременный период присоединения Эстонии к СССР, потом пришли немцы, потом — снова русские. За послевоенные десятилетия фабрика в Кренгольме была полностью восстановлена и со временем превратилась в один из флагманов советской легкой промышленности, о чем свидетельствует даже специально выпущенная почтовая марка. И ныне, сменив название на Krenholm Holding, детище Людвига Кнопа остается одним из крупнейших промышленных предприятий Эстонии.

журнал ВАНДЕРБИЛЬД № 7–8, июль—август 2010, с.68–74